УЧАСТНИК №202 Россия. Город Челябинск. Автор: Григорий Егоркин
Здравствуйте. Позвольте принять участие в патриотическом конкурсе «Верные Родине» с подборкой моих стихов. О себе сообщаю: зовут меня Григорий Егоркин, живу в Челябинске, работаю журналистом. В 2014 году защищал Луганщину от бандеровцев в составе казачьего батальона «Ермак» бригады «Призрак» НМ ЛНР, позывной «Сид».
ВОДИЦА ПОМОЖЕТ
«Ничёсе дедок – цельный архимандрит!» –
роняет шеренга остроту.
Святою водою усердно кропит
поп нашу безбожную роту.
По меркам войны не его перевес
на ротном плацу в этом часе:
нас, грешников, сотня – в разгрузках и без,
напротив – один он.
При рясе.
Но батя и бровью седой не ведёт,
ему что комбриг, что водила…
И ловим мы скулами капельки от
большого, как веник, кропила.
Весенним дождём умывает вода,
пьянит непроцеженной бражкой.
У взводного Юрки мокра борода,
у Вити-минёра – тельняшка.
Стоит, улыбаясь, окопный народ,
не горбит под брызгами спину.
И как бы случайно я свой пулемёт
под тёплые капли подвинул.
Стекает по мушке одна – как слеза…
Но надо братве приколоться:
«Слышь, батюшка, в чём же твои чудеса?
Водичка, небось, из колодца!»
У старца морщинки сбежали с лица,
вдруг стал – и моложе, и строже:
«Господь с вами, дети, вода из Донца.
Воюйте,
водица поможет!»
БУДЕМ ЖИТЬ!
Обычный дом. Не терем княжий,
но срублен крепко, на века.
Вот лавка, стол,
вот миска с кашей,
а к каше – крынка молока.
У печки снимок в старой раме,
на раме солнца лёгкий блик.
А у стены, под образами,
ребёнок, женщина, старик.
Стол,
лавка,
крынка,
с кашей плошка –
весь немудрёный их уют.
Но не в руках – поодаль ложки.
Сидят. Молчат. Кого-то ждут.
Кто может стукнуть в дверь снаружи,
их немь нарушив наконец?
Кто с ними должен сесть за ужин?
Ответят: «Сын, супруг, отец».
В часы багрового заката,
когда во двор ломился враг,
он встал, промолвив виновато:
«Там без меня, видать, никак».
Ушёл-уплыл на дальний берег,
что затерялся в льдистой мгле,
оставив свой некняжий терем,
оставив ужин на столе.
Назад, известно, путь не близкий,
шагать далёко-далеко…
Но не остыла каша в миске,
не скисло в крынке молоко.
Украдкой бросив взгляд в окошко,
мотнув на снимок бородой,
дед отчеканил: «Возвернётся!
Примета верная – живой.
Смекаю, днесь, как и доныне,
цела связующая нить.
Пока не киснет и не стынет –
мы будем ждать.
Мы будем жить!»
5.45
Хихикнет кто-то: мол, винтаж…
А ну отставить ржать!
Почти гвардейский экипаж:
все пять – по сорок пять.
Не пацаны. Но чёрт не брат,
кикимора не мать.
И нам сказал вчера комбат:
«Прорыв – в пять сорок пять».
Плесни соляры, зампотех,
нам скоро выступать.
В разгрузках эфки, и у всех
в рожках пять сорок пять.
Засада ждёт ли? Ждёт фугас?
Растяжка ли?.. Плевать!
Поднимут мужики за нас
пять раз по сорок пять.
МАМИНЫ СТЕЖКИ
Он мне запомнился такой:
серьёзный взгляд, под бобрик стрижка,
пушок несбритый над губой
и весь в веснушках – как мальчишка.
А за окном каштан зацвёл,
шмели гудят – начало мая…
Когда его несли на стол,
хирург шепнул: «Минно-взрывная».
Час?
Два?
Четыре?
Сколько с ним
мы были там – не помним сами.
Зажим… Дренаж… Ещё зажим…
Начмеда голос: «Парень с нами!»
Мельканье жизней и смертей
стирает всё, как влагу вата.
Но как-то раз, в один из дней,
сама зашла к нему в палату.
Я про микстуры, сон, бандаж…
А он чуть слышно, лишь губами:
«Вот этот, сбоку, шов – он ваш?
Зачётный шов, как будто мамин.
Мы мяч гоняли, пацаны,
аж брюки в клочья.
И ночами
мне мама штопала джинЫ
почти такими же стежками.
А с нашим танком можно так?
Он там, у речки, где плотина.
Вот бы пяток стежков на трак,
куда его из джавелина».
А на дворе всё тот же май:
каштан буянит, шмель летает…
Смеюсь:
«Конечно, пригоняй,
стежков у мам на всех хватает».
С улыбкой лёг лицом к стене,
щекой согрел излом подушки…
………………………………………..
Зачем танкистам на войне
такие детские веснушки?
МНЕ Б ДОКРИЧАТЬСЯ…
Памяти разведчика Саныча «Оптика» из Горловки,
погибшего 9 мая 2015 года
Кому пенять, что посредь ночи
сон точно тот, как в прошлый раз:
Он – на дорогу,
что есть мочи
кричу: «Не надо, там фугас!»
Я – во всё горло, во все силы,
так, что по копчику мороз,
так, что на шее нитки-жилы
набухли, как дюймовый трос.
Ору до одури, до грыжи,
аж по вискам струится пот.
«Нельзя туда, фугас там, слышишь!»
А он идёт себе, идёт.
Что ему воплей килогерцы?
Что ему чей-то стон навзрыд?
Хрустят расхристанные берцы
туда, где ждёт в траве пластид.
Шагать бойцу уже не лишка,
ведь в каждом сне бывает так:
секунда, две – а дальше вспышка.
Ещё чуть-чуть…
Полметра…
Шаг…
Мне бы шумнуть из автомата,
мне бы рвануть ему вослед.
«Фугас там, стой, в траву не надо!»
Кричу, кричу, а толку нет.
Сон как рукой. Беру мобильник:
почти четыре.
Как всегда,
урчит на кухне холодильник,
из крана капает вода.
…А где-то берцы с драной пяткой
по жухлым стеблям хрусь да хрусь…
Не умирай сегодня, братка,
дай ночь ещё,
я докричусь.
СОЛДАТСКИЙ СТРОЙ
Фортуны шутки часто злы:
вчера наряд и завтра снова
картошку чисти, мой полы…
Бойцу не сладко?
Стопудово.
А, предположим, на посту
малОй полдня стоит бессменно
от караулки за версту…
Он затоскует?
Непременно.
Когда иссяк боекомплект –
хоть вместо мин швыряй каменья,
когда уже патронов нет…
Солдату страшно?
Без сомненья.
Но даже там, где плеск огней,
где клочья стали рядом свищут,
бывает во сто крат страшней…
Во сто?
Случается – и в тыщу.
В строю накачанных мужчин
ты твёрд рукой, душой спокоен.
Но плохо, если ты один
на всё большое поле воин.
И сразу дрогнула рука,
душа под стельку берц упала…
Всё – ты винтовка без бойка,
всё – ты граната без запала.
И в танке, и на корабле,
в атаке и при обороне,
когда в единственном числе,
ты лишь мишень на полигоне.
И зам комвзвода, и комбат –
все подтвердят в военном мире:
солдат вне строя не солдат,
а так себе –
фигурка в тире.
Плечом к плечу, к спине спиной…
Мы на ристалище – не в квесте.
Ну, что, за наш солдатский строй?
По полной.
И, конечно, вместе!
ТАКОЕ КИНО
Тут звенит звонок? Едва ли.
И линеек нет давно.
В школе, в простеньком спортзале,
смотрят мальчики кино.
Не за деньги смотрят – даром,
не за рупь, не за мильён.
Школа – месяц как казарма,
а в казарме батальон.
На полу расселись прямо,
без претензий, без обид.
На экране – Шварц с Ван Даммом,
Сигал,
Ли,
Сталлоне,
Питт…
Здесь нельзя быть не в экстазе,
не открыть в восторге рот.
Как Арнольд врагов дубасит!
Как злодеев рвёт Жан Клод!
Брэд замочит всех в округе,
у него есть огнемёт.
Ну а Стивен из базуки
обезвредит целый взвод.
То и дело фразы с места
(знать, бойцы вошли во вкус):
«Я балдею от Сильвестра!»,
«Зацени, что сделал Брюс!»
Будет в плеере крутиться
старый диск за часом час,
а кумиры биться, биться…
А потом придёт приказ:
«Бой… Прорыв у террикона…
Где разведка, мать её?..
Град… Обстрел… Бронеколонна…
Батальон, подъём! В ружьё!»
Слышишь из-за поворота
этот скрежет, этот гуд?
Без базук, без огнемёта
там мальчишки танки жгут.
ОЗНОБ ОКОПНЫЙ
Сморозил кто-то – как мечом
махнул наотмашь цели мимо:
бойцу, мол, стужа нипочём,
солдат согреется и дымом.
Позвольте просто, без затей
вопрос поставить неудобный:
а пробирал вас до костей
и до нутра озноб окопный?
Нет, я сейчас не про сквозняк
от не закрытой плотно дверцы.
Я про мороз – он крючит так,
что леденеет кровь у сердца.
Лёд слева, справа, перед, над,
он коркой стылой под тобою,
аж прихватило автомат
к перчатке сваркой ледяною.
Ты на посту подрогни, чтоб
за минус было ночкой тёмной…
Тогда поймёшь, что есть озноб –
особый,
гиблый,
злой.
Окопный!
Вопросов нет: в душе цветут
фиалки или даже розы,
когда в землянке поднесут
чайку горячего с мороза.
Чай – это сила!
Или же,
спасая друга от кондрашки,
земляк с улыбкой в блиндаже
даст отхлебнуть тебе из фляжки.
Всего ж сильней тепла волна
накроет враз – и это точно –
когда под вечер старшина
произнесёт: «Братва, к нам почта!»
Запомни сам, скажи другим:
в траншее, танке, батарее
согреет воина не дым –
тепло сердец его согреет!
Им от письма повеет, где
слова стоят шеренгой узкой.
Не потому ль листочки те
у сердца носим –
под разгрузкой?
РАЗГОВОР С ПЛЕННЫМ
Он приткнулся в углу, на матрасах –
молодюсенький, двадцать не дашь.
Бинт на шее, синяк возле глаза
и в засохшей грязи камуфляж.
Миска с кашею.
Кружка с водою.
На часах с карабином казак.
«Эй, герой! Со вчерашнего боя?»
Приподнялся малОй:
«Точно так».
Неказиста у хлопца фатера,
свет скупой из-под самых стропил…
«Получается, из бэтээра
ты по мне разрывными лупил?
Дело прошлое – всей нашей роте
было жарко от вашей брони».
Пожимает плечами:
«Выходит,
я стрелял по тебе. Извини.
Но и вы наподдали рассолу,
с двух «шмелей» взяли нас на прицел.
Вот тогда и убило Миколу,
а Толян в бэтээре сгорел».
Зуб за зуб или око за око…
Так, кажись, испокон говорят?
В том бою потеряли мы Дока
и трёхсотыми пару ребят.
Дать за Дока бы в лоб со всей дури,
так домой Док хотел к декабрю!..
Держит что-то, однако.
«Закурим?»
Виноватый смешок: «Не курю».
Не идёт разговор. Между нами
боль,
война,
окаянные дни…
«Мне б короткий звонок… Мне бы маме…»
Достаю телефон:
«Позвони».
ТРИ ПИСЬМА НА ПЕРЕДОК
Листок первый
«Желаю здравствовать, солдат.
На передок стремясь всем сердцем,
передаю поклон, собрат,
от казака и ополченца!
Как дрались мы, слыхал, небось,
в начале заварухи этой.
Обидно, что не довелось
закончить наш почин победой.
И пособил бы, если б мог,
тебе плечо подставив живо.
Но верю я, что ты, сынок,
и сам управишься красиво.
Так знай: весь наш казачий круг
с тобой сейчас в строю незримо.
И пусть железо, что вокруг,
не до тебя летит, а мимо!
В бою не трусь,
врага круши,
за спину друга не ховайся.
Ты наше дело заверши –
и в дом с победой возвращайся!»
Листок второй
«Салам, далёкий друг! Салют!
Спешим спросить с тревогой в горле:
как ты одет,
как ты обут?
И хорошо ли ты накормлен?
Мы тут без дела не сидим:
в своём посёлке, при мечети,
шьём шапки, свечи мастерим,
по вечерам плетём масксети.
Чтоб службу нёс ты без тоски,
чтоб шёл в атаку без оглядки,
тебе шлём тёплые носки –
с двойной резинкою и пяткой.
Носить их не переносить!
Но каждый раз, мотая пряжу,
так говорим:
вот эта нить
нас с тем бойцом навеки свяжет.
Воюй за совесть – не за страх,
когда идёт святая битва.
Да сохранят тебя Аллах
и материнская молитва!»
Листок третий
«День добрый, воин и герой
(а, может, утро или вечер)!
Какой ты?
С гору вышиной,
и облака тебе по плечи?
Ты укрощаешь ураган?
Гоняешь звёзды по вселенной?
Тебе по пояс океан,
любые реки по колено?
Нет, знаю я, что не такой.
Простой – как все: как дядя Юра,
как старший брат, как папа мой,
как наш учитель физкультуры.
Как по парадному сосед –
седой, серьёзный, крутолобый.
Да, ты обычный.
Ты, как все…
Как все – но всё-таки особый!
Тебе не страшен боя гром,
свист близких пуль, осколков пенье…
И человек-гора, как гном,
как лилипут с тобой в сравненьи.
Стоишь в сражении стеной:
суров, отважен и спокоен.
И потому горжусь тобой,
солдат,
боец,
защитник,
воин!»
СПА-БРА
Мы тащили его сквозь зелёнку –
не балетных калибров мужик.
А по веткам и стеблям вдогонку
вжик…
вжик…
Балки, взгорки, подъёмы и спуски…
«Я живой?» «Не несли, был бы труп».
У сержанта под драной разгрузкой
хлюп…
хлюп…
Тянем ношу – траншейное племя,
до смертельной свинцовости рук.
Автоматным прикладом о темя
тюк…
тюк…
Прикипели к лопаткам тельняшки,
льёт напалмовым жаром июль.
Пять минут передыха. Из фляжки
буль…
буль…
В догонялки играем иль в прятки,
у косой вырываясь из лап?
Лишь из мокрой насквозь плащ-палатки
кап…
кап…
Но всему есть конец. Есть он даже
у клубка еле видимых троп.
Бруствер… Бэтэр… Блок-пост… Вроде, наши.
Всё,
стоп.
Вон палатка с крестом – где черешня,
там дырявых берут на постой.
«Ну, покеда! Живи, дээргэшня,
лет
сто».
Подымили с лепилами трохи.
А в палатку ушли доктора,
он глаза приоткрыл, и на вдохе:
«Спа…
Бра…»
ПОДАРКИ ИЗ ДОМА
Кого задумка?
Чей приказ?
Кто подгадал и кто накаркал?..
Встречайте: старенький УАЗ
братве привёз гуманитарку.
В душе – что дождь грибной пролил,
как человек желанный в гости,
как будто кто-то проложил
от передка до дома мостик.
Среди невзгод,
среди потерь,
средь круглосуточного гула
открылась вдруг родная дверь;
и дорогим теплом пахнуло.
Кто ты?
Какой-то имярек,
безвестной роты пехотинец.
А незнакомый человек
взял и прислал тебе гостинец.
Из Туймазов, из Теберды,
из Усть-Илги, Норильска, Брянска,
из Соликамска, Воркуты,
Читы, Хабаровска, Невьянска…
В коробке бритва, шоколад,
термобельё…
Как к днюхе другу!
В семействе будто старший брат
вдруг протянул меньшОму руку.
Уфимский мёд – ему хвала…
Тверские варежки кому-то…
Шпик подкопчённый из Орла…
Унты оленьи из Сургута…
Вот это да! Шлёт Волгоград
икру – той жизни отголоски…
Ишим – компрессор и домкрат…
В три нитки свитер – точно омский…
Ты только глянь, расклад каков:
Клин – с миномётной батареей,
с танкистами – Тагил и Псков,
с пехотой Кострома в траншее.
Росток – и тот безмерно горд
пустить в родную землю корни.
Когда с тобою весь народ,
то вся держава – твой опорник!
ВСЁ ПУЧКОМ
Наш Димон хоть и сержант,
почти монах:
у него висит Мадонна
в головах.
Ей мы молимся о чуде
всякий раз?
Нет, певичка. Та, что груди
напоказ.
Вот Димон пришёл с зачистки,
раздражён.
А над шконкою артистка —
хорошо!
И у взводного, у Борьки,
зашибись:
на двери его каптёрки
Бритни Спирс.
Влад от радости пьёт чИфир,
аж в поту:
у него есть Клавка Шиффер
и «ТаТу».
Радик прячет Чичоллину
в вещмешок,
Ян — иконкою Сабрину
в уголок…
Уйма — соло и попарно —
голых поп.
Кто-то скажет: не казарма,
а секс-шоп!
Но кому какое дело?
Ведь Арсен
обещал мне дать Памелу
АндерсЕн.
И свою гранату-эфку
я сменю
вот как раз на эту девку
в стиле ню.
Будет рядом, у подушки —
на стене,
расскажу я ей на ушко
о войне.
А когда от перестрелки
к горлу ком,
подмигну своей Памелке:
«Всё пучком!»
БОГОМОЛ
Кто б выдал мне красивый лист,
диплом учёный на бумажке?
Ведь снайпер – что натуралист,
он кум и брат любой букашке.
Займёшь позицию свою
(бойцу в траве почти как в хате) –
и сразу кореш муравью,
жуку-пожарнику приятель.
Кузнец – усат, крылат и сух –
на фляжку прыгнет для потехи.
За ним чета влюблённых мух
на мушку сядет эсвэдэхе.
Так полежишь денёчка с пол,
не обижая малой твари, –
и сам почти что богомол,
и сам без малого комарик.
А это кто?
Шары-глаза,
красой подобна вертолёту…
Не стройте глазки, стрекоза,
пора солдату за работу.
Чудно, однако: где река,
не свистнет больше зяблик звонко.
Кусты примяты у ставкА
и чьи-то тени за зелёнкой.
Минута…
Две…
Прицел поймал
шлем над окопом, чей-то броник…
Металл потёрся о металл –
патрон легко скользнул в патронник.
Бровь греет оптики овал,
лелеет палец сталь крючочка…
Приклад толкнул в плечо –
попал!
Контрольный выстрел –
снова в точку!
Клоп, заробев, полез в свой дом,
вспорхнула бабочка-соседка.
Потом…
Известно, что потом –
кирдык с названием «ответка».
Как в галерее: Карл Брюллов –
Помпейский день. А, может, круче.
Накрыли сразу с трёх стволов.
Восьмидесятки.
Трудный случай.
Теперь назад – восток и юг.
Простите все: кузнечик-друже,
и стрекоза, и клоп, и жук,
что снайпер ваш покой порушил.
СТАРАЯ КАСКА
Видали вы армейский шлем?
Горшок горшком – причуд не лишку.
Допустим, так…
А между тем,
его читаю словно книжку:
вот тут абзац, а здесь глава,
тире царапин, вмятин точки.
Следы от пуль на нём – слова,
рубцы осколков – это строчки.
Потёрт,
невзрачен,
скромен,
нем.
Но для любого командира
военный шлем – не просто шлем,
а пятый том «Войны и мира».
Кто из траншеи делал шаг
под трассера и взрывов пляски,
тот, чарку взяв, промолвит так:
земной поклон солдатской каске!
ЗА БАТЕЙ — КТО?
У всех попЫ: и стать, и бас,
и благолепный вид,
а наш — в молитвах через раз:
«Едрит-архимандрит!»
Обедня.
Смолкли голоса,
снял каски батальон.
Нам бы про рай, про чудеса,
про ангелов… А он,
кадилом погнутым гремя,
своё опять гундит:
«Помилуй, святый-крепкий, мя,
едрит-архимандрит!»
Ещё вдогонку от щедрот
по падежам загнул…
Вот бородатый греховод!
Вот дерзкий богохул!
Ему бы дать по тормозам,
но он не тормозит.
Прижучит дьявол батю за
такой едритмандрит.
Сам Люцифер — крылат, рогат,
вонюч, хвостат, клыкаст —
потащит скверноблуда в ад!
…Да кто ж ему отдаст?
Когда держали старый мост
и смолк наш пулемёт,
кто ленты свежие подвёз?
Вот этот словоплёт.
В тот час вещал он не про рай,
на трассеры сердит,
орал: «Огонь — на левый край,
едрит-архимандрит!»
Мост удержали.
Нам свезло
у кромки той реки.
Отбились всем чертям назло,
всем бесам вопреки.
Ну, кто за нашим батей?
Ждём.
Умерим аппетит.
Своих нечистой не сдаём,
едрит-архимандрит!
РАЙСКИЙ СПЕЦНАЗ
Говорят, что солдат, погибая,
попадает в небесный штрафбат.
Серафимов дежурная стая
забирает его автомат.
Ноги в цепи, колодку на выю –
и под стражу надёжную, в сруб.
За грехи, мол, свои фронтовые
посиди до архангельских труб.
А затем по-над облачным плёсом
по этапу – в небесный стройбат,
где бойцу херувимским начхозом
будет выдана пара лопат.
Шепчут истово ратнику в уши,
возглашая иную юдоль:
«На земле всё коверкал да рушил,
а теперь, сударь, строить изволь!»
Врут, конечно.
Солдат, умирая,
поступает в небесный спецназ.
И в засечных предместиях рая
получает последний приказ:
«В полный рост, рукопашным замесом,
не жалея зубов и штыков,
батальоны прорвавшихся бесов
отшвырнуть от Господних альков!»
ТЫСЯЧА ШАГОВ
По окопу гильз – не меньше тыщи,
из-за них порой не видишь дна.
В гильзах не считай войну, дружище,
это будет хлопотным и лишним,
в гильзу не поместится война.
В закопчённом небе тыща дронов,
их гуденье как вороний грай
наползает из-за терриконов…
Только в темноте блиндажных схронов
дронами войну не измеряй.
На штабных планшетах тыща танков,
а ля гер и в штабе а ля гер:
танки с тыла, с фронта, танки с фланга…
Танк, понятно, это не берданка,
но и у него не тот размер.
А какой он – тот? Побольше хаты?
С небоскрёбы, с княжьи терема?
С Искандеры, может? Буки-Грады?
С Ураганы, Панцири, Торнадо?..
Поспрошай об этом у штурмА.
Расспроси служивого по форме.
А в ответ – почти без матюков:
«Видишь на краю села опорник?
Мы туда ходили в прошлый вторник –
ровным счётом тысяча шагов.
Кто вернулся,
кто остался в яме…
Шаг бывает жизни подлинней,
когда надо гиблыми местами,
когда ночью – минными полями,
меж растяжек да под трассерами…
Войны, брат, промерены шагами –
так надёжней,
так оно точней».